Н.Я.Мясковский - Симфонии 16, 21
Жанр: Symphony
Год первой публикации: 1962
Треклист
Н.Я.Мясковский
Симфония №16 фа мажор соч.39
A1 Allegro vivace
A2 Andantino e semplice
A3 Sostenuto. Andante marciale ma sostenuto
B1 Tempo precedente. Allegro ma non troppo
B2 Симфония №21 фа диез минор соч.51
Константин Иванов, Гос. симфонический оркестр СССР
Тип рипа: tracks+cue
Формат раздачи: 24/96
Продолжительность: 49:40
Оцифровка: автором раздачи
Лейбл: Мелодия
Страна-производитель: СССР
Каталожный номер:33Д-09415-16
Год выпуска: 1969
Код класса состояния винила: VG+
Дополнительно: Рижский завод, желтое яблоко, 68й ГОСТ
Устройство воспроизведения: Lenco L78, Ortofon AS-212, ELAC STS344E
Предварительный усилитель: Mitsubishi DA-U680S
АЦП: RME HDSP 9632
Программа-оцифровщик: Sony Sound Forge 10.0
Постобработка: удалил несколько щелчков
Спектр etc.
Оффтопик
Долго думал, раздавать ли эту пластинку. Очень высокий шум массы, хотя и ненавязчивый, и, традиционное для многих мелодиевских записей, проседание на тутти. Скачал мелодиевское же переиздание на CD. Послушал, сравнил, да, шума массы нет, но, очень жесткое шумопонижение и неприятный (по крайней мере для меня) тональный баланс. Как говорят буржуи - lacking in bass. Так что, всё-таки, рискнул выложить. Кстати, в поминаемом уже мной в прошлой раздаче Светлановском комплите, 16я очень хороша, хотя и несколько медленней. В принципе, в природе существует ещё одно издание 16й с Ивановым - Д-03888-9, пластинка 1957 года, надо поискать при случае, может она лучше звучит. Хотя, надежды мало.
Ну и традиционно цитаты из опуса господина Д.Бавильского:
Шестнадцатая (1935–1936), для оркестра тройного состава (без контрафагота), с посвящением оркестру Московской Государственной Филармонии
Светлый ручей скатывается кубарем; брызжет и светится изнутри, пока, наконец, не впадает в спокойные, темные воды всемерного потока, привольного и вольного – с густым замесом непрозрачной глубины.
Магистральное движение не прерывается уже ничем; в стороне остается и мельничное колесо, дырявой ложкой хлебающее студеную воду, и движение на том берегу, величественное и величавое. Там строят новую жизнь, освещенную масленым блином огромного солнца.
Мясковский дает нам пример панорамной съемки, выхватывающей из всеобщего энтузиазма стремительные детали. Главное здесь, все-таки – взгляд со стороны. Ну, и, конечно, размах, за который можно спрятаться, засунув интеллигентские трепыхания за пазуху.
Хотя внутри этой жирной социальной мякоти полно перезрелых тканей, не все так гладко и волокнисто, как кажется с первого взгляда. Очень уж напряжен трубный зов, время от времени звучащий скрежетом зубовным.
Но гаснет долгий день… Кларнет утло идет по улице опустевшей слободы, остро пахнущей крапивой и древесиной. Панорама превращается в крупный план. Поры, пот. Мысленные мысли. Протяжный простор подставляет спину дождю, ветру. Человек идет невзирая на дождь. Умиротворение и гармония на фоне преображенной, преображаемой природы. Хочется, чтобы это была Сибирь – ее, сколько ни трогай, всю не перемелешь. Не переколешь.
Третья часть сгущает тучи. Воздушный коридор закрывается. Занавес опускается. Мы спускаемся на этаж ниже, вплываем в тяжеловесное движение, боками внутри облаков психологических процессов (?), то есть оказываемся где-то совсем уже внутри. Под толщей воды. Затаившаяся скорбь, требующая выхода, разрешения. Разрешенности. Только так и можно, кажется, объяснить широту, внезапно открывшуюся за поворотом.
Где-то здесь, на самом дне, возникает свет – невозможно ведь жить в постоянном подавленном состоянии, организм сопротивляется, ищет основания и мотивации; вот спираль отчаянья и начинает раскручиваться в другую сторону. Ну и раскручивается. До тех пор, пока не лопнет, болезная. Жизнь берет свое, ага. Отрыгивая на прощанье жирным маслянистым язычком плотного послевкусия.
Татарская еда неуловимым образом влияет на разрез глаз и очертания скул. На песенно-танцевальный ритм, в русскую подкладку которого зашиты чужие узоры.
Непрерывная, не прерывающаяся длительность нивелирует любые события, стирает их, или же низводит до состояния разглаженных складок, которые вроде бы есть, но которые вроде бы не существуют.
Это касается как четвертой части, в которой сходятся четыре темы финала (одна из них –
цитата из самого себя – достаточно популярная песня «Летят самолеты», постепенно превращаемая едва ли не в хорал), так и всего симфонического цикла, качающегося от крайности «роман» к крайности «дневник».
Психологическая, без начала и конца, проза. Наш Пруст. Снятый, правда, на пленке, изготовленной Шосткинским химкомбинатом.
Двадцать первая (1940), для оркестра тройного состава (три трубы, контрафагот)
Симфония состоит из одной длинной части, медленно проявляющейся на снимке, где человек, уставший от общественной активности, наконец остается один. Сидит, опустив голову и руки, в странной скорби, хроматически сползающей вниз. Непрерывное смычковое царствие, однако, лишь кажется: скрипичные здесь имеют какое-то подчиненное значение – мысль, гоняемая по кругу, покрывается трещинами и зазубринами и, точно зубная боль, смолкает. Сидящего на фотографии человека окутывает почти материально ощутимое небытие.
Мысль доходит до точки, до дна, для того чтобы возродиться и, с помощью вторжения второй темы, начать собирать жизненные соки на самом дне колодца. Жизнь возрождается через тревогу, через непокой, нервное курение, тяжелый полет перегруженного жизненным опытом аэроплана, облетающего классицистические поля и просторы, ставшие, с высоты текущего момента, игрушечными.
Темы то сжимаются в пульсирующие внутренними кровотечениями сгустки, то разглаживаются в бреющем полете; окружение и окружающее пеленают своими бинтами и стропами великана-человека, не дают ему встать на ноги. Отвлекают частностями.
А с кем были его боренья? С самим собой, с самим собой. Крайне несоветское, частное и личное сочинение (оттого и несоветское, что «русское» и «общее» сведены здесь к минимуму, хотя и составляют фон; но фон этот нависает над головой, далекий и преодолимый).
Постоянно отступает (поднимите мне веки), постоянно наступает, настает. А пока человек борется с обстоятельствами, грусть-тоска, его съедающая, совпадает с токами организма, ритмом сердца, и потому можно слушать себя и не обращать внимания на зарево постепенно расползающегося фона. Будто его и не было вовсе.
(с)
/1 
发表于 2020-12-8 16:36:09
提升卡
置顶卡